В метро, в ЖЖ, с афишных тумб за нами следит девица с черным каре, которая надувает оранжевый шар. Кто она? От чего же нам бежать? И за какую хрупкость опасаться? Перед премьерой совместного проекта театра современной хореографии D.O.Z.SK.I. и театра свободной практики Chasqui (Берлин) «Бегство, или Осторожно [!] хрупкое!» мы встретились с режиссером Ольгой Костель и поговорили о спектакле с загадочной афишей и танц-театре.
Ольга Костель родилась и выросла в Минске. Закончила Белорусcкий государственный хореографический колледж, работала в Национальном академическом Большом театре оперы и балета Республики Беларусь. В 2004 поступила в Государственную Академию драмы и искусства «Эрнст Буш» (Берлин) на факультет режиссуры и хореографии в мастерскую Дитмара Зейфферта. В 2008, закончив Академию, основала театр Chasqui. Сейчас Ольга Костель ставит спектакли и преподает в Берлине, Софии, Берне, Минске.
— Так от чего же нужно бежать? И что оно, хрупкое?
— От пустого. А хрупкое… Наши взаимоотношения хрупкие. Чего не хватает в мире? Мы не голодаем. Машины выполняют огромное количество работы, которая раньше занимала человека. Теперь в мире всего много, кроме любви, дружбы, понимания, личного общения… Вот этого, хрупкого, не хватает.
— Chasqui переводится с языка инков как «послание». Какое послание вы несете зрителям?
— Ой, они разные — зависит от темы спектакля. Мне кажется, что задача театра — быть зеркалом, медиумом и нести послание. В этот раз: люди превратили в божество материальные вещи, а это плохо.
— Это сложно: создать театр?
— Создать — нет, а вот содержать — сложно. Независимому театру сложно искать деньги под проект в любой стране.
— Chasqui — театр, который делает международные проекты: Германия, Швейцария, Болгария, Австрия. Теперь Беларусь. Что особенного в белорусско-немецком проекте?
— Мне интересно найти себя в профессии и в стиле. Глобализацию никто не отменял. На западе театр стал очень одинаковым. И обращаясь к Беларуси, я ищу свой стиль, себя, потому что страна не совсем открыта и еще не утратилось то, что утрачено в той же Германии или исчезает постепенно в других европейских странах. Самобытность осталась.
—И какую же белорусскую самобытность увидит зритель?
— Если попробовать охарактеризовать ее отдельными словами, то: до конца, на разрыв и в омут. Это отличает белорусских актеров: очень много эмоций (иногда необузданных), абсолютно отсутствует рационализм, но это цепляет, потому что исполнители очень открыты.
— А чем отличаются немецкие актеры?
— Организованность, структура, схема, подготовленность, уверенность. На репетициях были такие моменты, что я решила: эти краски надо оставить. И сейчас постановка очень отличается от первоначальной задумки. Мне показалось, что это интересно — оставить различия в темпераменте, в движении, в речи. Спектакль будет идти на русском языке, но там будут реплики на немецком и на английском. Это танц-театр: там есть и вербальный театр, и танец, и пластические номера.
— Вы впервые выступаете дома, в Беларуси, как режиссер. Каковы ваши ощущения?
— Страшно. Как публика поймет, как воспримет? Всегда хочется быть понятным. «Абстрактно, непонятно, ничего общего с действительностью» — это не про меня, у меня очень много общего с действительностью. Я стараюсь, чтобы зритель увидел на сцене себя.
— Остросоциальный театр?
— Да. Очень много символов. И для того чтобы понять их, не нужно читать три тома Юнга. «Картинки» достаточно просты, над ними не нужно долго размышлять (что же это есть?), потом, постепенно, они складываются в картину, как пазл. Я люблю с архетипами работать. У меня есть в спектакле принц на коне. Зайдите в любое кафе, посмотрите, сколько там таких принцев. Это всегда бросается мне в глаза, наш «мачизм». Образ куклы: конструктор, она дает себя строить, чтобы быть удобной и так существовать.
— Многие режиссеры-хореографы, балетмейстеры признаются, что больше любят работать с драматическими актерами, а не с танцорами. А вы?
— В зависимости от задумки и от роли. А вообще, я тоже больше люблю актеров, людей, которые обдумывают, анализируют, а потом исполняют. Танцоры, по большей части, такой удобный материал, что хочешь, то и делай, только скажи, как.
— Как у вас происходит «думанье» над спектаклем?
— Появляется вещь, которая меня задевает, я пытаюсь «примерить» — куда она подходит. Нахожу тему и начинаю думать. Иногда просто из журналов вырываю листочки со словами, которые ассоциируются у меня с этой темой, и выкладываю такой пазл, пасьянс на столе. А потом рождаются картинки, я смотрю: вот это выбрасываем, вот это лишнее. Потом остается из огромного пазла, например, пирамидка, или он линейный, или хаотичный. У меня как-то математически происходит: слово, слово, понятие, понятие — и образ. Если слова и образы легко связываются в предложения, я готова работать над спектаклем.
— А какой ваш любимый момент в работе над постановкой?
— Середину я не люблю, потому что там самое непонятное: идеи, которые были в начале, перемешиваются и переворачиваются. Это похоже на плавание: поплыл — и не знаешь, доберешься до того берега или нет. Середина — самое страшное, я люблю быть на одном из берегов: в начале или в конце.
— Сейчас вы практически стоите на берегу, что вам хочется сказать зрителю?
—Приходите! Не бойтесь, у меня все понятно!