Она и вправду какая-то неземная. Удивительно красива. Удивительно открыта миру. Удивительно искренна. Театральные режиссеры такими обычно не бывают. Но Нарине Григорян — театральный режиссер из Еревана. Ее спектакль «Полет над городом» я увидела в Кишиневе, на Международном молодежном театральном форуме. Посмотрела — и напросилась на интервью.
Разговор о современном армянском театре и «новых технологиях» (полетах над сценой на липучке) состоялся за несколько дней до того, как стало известно, что жюри Форума под председательством известного режиссера Адольфа Шапиро присудило «Полету над городом» третье место. Главный приз этого престижного Форума, который впервые провела в Кишиневе Международная конфедерация театральных союзов под эгидой и при поддержке Межгосударственного фонда гуманитарного сотрудничества государств — участников Содружества Независимых Государств, кстати, уехал в Минск. Лучшим спектаклем конкурсной программы (в нее вошли 11 спектаклей со всего бывшего СССР) стал белорусский «Офис», который Екатерина Аверкова поставила в Национальном академическом театре имени Янки Купалы по пьесе современного немецкого драматурга Ингрид Лаузунд. Об этой постановке Relax.by уже рассказал читателям «Третьего звонка». И беседа с Нарине Григорян настоящим театралам, я думаю, будет особенно интересна, потому что создает контекст — того, что происходит в той части постсоветского театрального процесса, которую творят молодые, и того, что конкретно показывали на Форуме, который оказался таким успешным для «Офиса».
«Полет над городом» — история о слепой девушке (Нарине Григорян), влюбленной в доктора (Сергей Товмасян), которого она никогда не видела. Новаторство Нарине Григорян — это попытка визуализировать мир, о котором мы ничего не знаем, потому что видим. А еще «Полет над городом» отличает очень контрастная форма. Сделать именно такой спектакль (будут сыпаться на него упреки критики за контрастность или не будут — не важно) для Нарине было необходимостью…
— Я закончила режиссерский факультет Ереванского государственного института театра и кино (мастерская Александра Григоряна). Но сейчас больше выступаю как актриса. Как режиссер я никогда не ставлю без крайней необходимости. Я немного поставила — шесть-семь спектаклей, но бралась за это только тогда, когда обожала произведение. Всегда удивляюсь, когда узнаю, что режиссеру не нравился материал. Например, на одном из обсуждений спектаклей на Форуме я услышала, что грузинскому режиссеру не нравилась пьеса Мариуса фон Майенбурга «Урод», которую он ставил. Я так не могу.
— А что вы обожали до такой степени, чтобы поставить?
— Геворг Карапетян — поэт, который сыграл в моей жизни знаковую роль. Родители очень не хотели, чтобы я поступила в театральный институт. Я училась в физико-математической школе. А он убедил моих родителей, сказав: «И кем она станет потом? Инженером? Но их же так много! А вот таких артистов бывает очень мало». И папа как-то растаял… Это я к чему рассказала? Однажды его стихотворение (в переводе что-то вроде «под твоими очками море плещет…») вдохновило меня на пантомиму, я тогда ей активно занималась.
Я преподаю, я ассистент на актерском курсе. Мы сдали дипломную по рассказу Маркеса, в которой мне было важно раскрыть себя с другой стороны. Я была в Польше, в Институте Гротовского, и этот опыт бурлил во мне, очень хотелось его к чему-нибудь применить. Нашелся рассказ Маркеса «Я пришла только позвонить по телефону». Он такой жесткий, не поэтичный. И мы его сыграли. А потом мне все говорили: ты такая поэтичная, а тут взяла и как мужик поставила. Но мне было интересно себя узнать с другой стороны.
— А как у вас складывалась работа над «Полетом…»? Почему вас заинтересовала эта тема?
— Моей дипломной работой был моноспектакль по библейским мотивам. Я выбрала такую форму, потому что обстоятельства так сложились: диплом надо было делать быстро, мои однокурсники театр не сильно полюбили, и собрать было некого. Поэтому я сделала моноспектакль. С этой работой меня пригласили в театр и сказали: продолжай, моноспектакли — это твое. Но, честно говоря, я думаю, что есть в этой форме что-то неискреннее, потому что нет партнера. Или ты говоришь со зрителями, или ты говоришь с кем-то кого не видишь. И вот вокруг этой мысли все начало вертеться…
Я пришла в общество слепых, там мне рассказали эту историю о любви доктора и девушки (но в реальности она сильно отличалась от того, что зрители видят на сцене). Потом я прочитала рассказы Ануш Аслибекян. И мне показалось, что Ануш сможет передать именно то, что мне нужно, передать любовь ко всему, что есть. И ей это действительно удалось, на фестивальных показах мы даже не делаем титров, чтобы текст не терял мелодики, поэтичности… Когда раскрывается окно и слышно, как проносится скорая помощь, едут машины, и девушке становится страшно, потому что это совсем другой мир, который придет к ней. Она говорит: а может, не нужно, чтобы я видела. И доктор отвечает: в мире все есть — и смерть, и жизнь, и радость, и печаль и именно во всем этом он красив; и жить, не чувствуя все эти трудности, — это не жизнь. А во второй части уже с ним происходит все, про что он говорил девушке, он сталкивается с трудностью, которую нужно преодолеть. И когда ты преодолеваешь — ты летишь. И в этой противоположности вся Вселенная.
— Расскажите о технической стороне постановки.
— В Армении этот спектакль называют 3D, потому что на сцене слышны даже запахи. Например, в первой части, когда девушка не видит, а только слышит доктора, то же, что и она, может услышать каждый зритель. На руках и ногах актера, который двигается за сценой, закреплены микрофоны и буквально каждый шаг слышен.
У слепых же все по-другому. В детстве эта девушка видела, потом потеряла зрение. Она помнит какие-то картинки, но этот ее мир рушиться. Для того чтобы это воплотить нужна была плоскость, так появился задник с липучкой и цветные шнуры. А еще я где-то читала, что слепые видят не просто темноту, а какие-то цветные полоски… (В спектакле с помощью шнуров, то выкладываются картинки, то выражается внутреннее состояние героини, когда они просто хаотично набрасываются на задник, «нервы» — Е.М.).
Когда я думала о липучке на задник, надо мной в театре смеялись и говорили, что это невозможно (с помощью липучки поднять актрису над сценой — Е.М.). Это надо было перебороть. Потом мне пришили липучку на всю поверхность костюма, чтобы я не упала. В тот день я ходила по театру и приговаривала: «Я Валентина Терешкова! Я Валентина Терешкова!». И вот меня приклеивают, поднимают и потом никак не могут оторвать. Ой, вы не представляете! Меня целый театр тянул: тут отлепят – там прилипнет. Мы так хохотали. В итоге экспериментов оставили маленький кусочек липучки на костюме, достаточно.
— Вы активно осваиваете разные актерские техники: что уже успели, на что хотелось бы обратить внимание?
— Трудный вопрос. Каждый раз работаешь с новым режиссером в кино, в театре. Моя последняя роль — Дон Кихот — пародийная. Я без особенного обожания отношусь к словесному театру (я думаю, что это еще обусловлено и национальными особенностями). Занималась пантомимой, училась в институте Гротовского.
— Современный театр, он какой?
— Когда-то я ставила Цветаеву, «Повесть о Сонечке». Это был очень хороший спектакль, но я понимала, что это не всем нравится, что это только какой-то элитарный зритель поймет. И я подумала, что надо поймать то, что хочет публика, но не дешевую комедию. На «Полет…» молодежь идет валом: по пять раз смотрят. Про любовь сегодня очень мало говорят. Сегодня, если я хочу быть современным, надо про бомжей, про проституток. А люди хотят про любовь услышать (посмотрите на количество сериалов), это же самая главная тема. Мне кажется, что мы попали в точку, решив поговорить о любви. Я думаю, что надо не только выпендриваться «я современная», а еще и почувствовать, что хочет зритель. И это не к тому, что я такая молодец поставила спектакль, а к тому, что я живу в той же стране и я способна чувствовать, что нам нужно.
Я вот вчера смотрела «Офис», и мне так понравился Паша Харланчук, что я подумала: «Надо сыграть вместе, надо попробовать сделать проект». Это же интересно — обмен с другой страной, с другой культурой.
— А у вас есть театральная мечта? Не постановочные планы, а именно театральная мечта?
— Я бы хотела, чтобы театр восстановил свою прежнюю поэзию. Главная миссия театра — довести человека до внутреннего просветления, до катарсиса. А не удивлять, не испытывать новой драмой, если эта новая драма ни к чему в итоге ни приводит.