Айтишник уже стал черепахой, на которой держится диск белорусской земли, и являет собой образец сверхчеловека, способного преодолеть мечту о зарплате в приснопамятные 500 долларов. Участь же белорусского ученого неопределенна: ему то недоплачивают, то одаривают грантами, то не пускают на конференции, то выдают квартиру в комплексе «Магистр». О том, как прожить на два миллиона в съемной квартире и о научной эмиграции, об уходе из науки и об аскетичной верности ей корреспондент Relax.by поговорила с четверкой молодых белорусских ученых.
В самом деле мало платят?
Ушел из науки в 2014 году.
Тема кандидатской диссертации: «Распространение раби-волн в низкоразмерных полупроводниковых наноструктурах».
— Первая и главная проблема белорусской науки — деньги, которых очевидно не хватает на достойный уровень жизни, на то, чтобы купить квартиру (или хотя бы ее снимать в одиночку), а не жить в общежитии или у родителей в тридцать лет. Кому повезет — тот может получить арендное жилье, но везет отнюдь не всем.
Мест с достойным уровнем оплаты труда ученого достаточно мало, и даже если человек находит такое, он понимает, что если пойдет, к примеру, в EPAM, будет зарабатывать вдвое больше, работая меньше. Одним словом, больших денег в науке нет — это, вообще говоря, не только белорусская, но и общемировая тенденция. В моей бывшей лаборатории, где все было очень неплохо по количеству грантов, практически ни для кого из молодежи зарплата не была единственным доходом. Я, например, зарабатывал фотографией, мой однокурсник писал сайты, другой коллега жил с онлайн-покера.
PhD (кандидатская) в University of Warwick.
Postdoc — в Leiden University (Нидерланды).
Тема диссертации: Electrochemistry at pristine single-walled carbon nanotubes (Электрохимия на [чистых] углеродных нанотрубках).
Большую науку нужно делать за рубежом. Это не только вопрос зарплат (как многим кажется) — это вопрос академической мобильности, доступности финансирования и вовлеченности в мировой научный процесс. Хотя, зарплаты ученых всегда пропорциональны средней зарплате по стране, какую страну ни возьми. Если средняя зарплата в Беларуси примерно 400 долларов в месяц, то в Британии — 30 тыс. фунтов в год. Соответственно, средняя зарплата младшего научного сотрудника в Англии будет равна примерно 22-26 тыс. фунтов в год (33 -39 тыс. долларов), а в Беларуси — около 250-300 долларов в месяц.
Оканчивал магистратуру в Беларуси и знал, куда именно заграницу я еду — даже выбирал, в какое место мне поехать. Карьерный рост в Беларуси представлялся туманным, возможностей приобретения жилья в Минске на момент отъезда я не видел. Я целенаправленно искал страну, в которую можно было бы уехать и продолжить занятия наукой, и меня занесло в Англию. Я мог уехать в Данию, Нидерланды, Штаты, но выбрал Великобританию.
— Я ушла из науки в прошлом году. Когда я приехала учиться в Минск, мне сразу же сказали, что жилье мне не светит, поэтому я жила и продолжаю жить у родственников. В прошлом году до института дошла возможность получить арендные квартиры комплекса «Магистр», можно было подавать документы, чтобы выделили квартиру. Но проблема в том, что аренда однокомнатной квартиры в то время стоила около миллиона, а зарплата была меньше двух.
После защиты кандидатской, конечно, есть надбавки, но ученые защищаются не только из-за денег — это и престиж, и зарубежные командировки, и гранты. Некоторые подрабатывают, потому что протянуть с такой зарплатой очень сложно — особенно если тебе нужно еще и семью прокормить. Многие готовы работать в науке за идею, и если уж мы не рассчитываем на высокие зарплаты, было бы хорошо хотя бы иметь возможность получить шанс на недорогое арендное жилье или общежитие.
Три года училась и работала во Франции.
Тема диссертации: «Определение оптических и микрофизических параметров атмосферного аэрозоля по данным бортового многоволнового радиометра».
— Во Франции я ни в чем себе не отказывала, у меня была стипендия в полторы тысячи евро. Разумеется, там уровень жизни выше, оттуда проще путешествовать, но здесь отсутствие некоторой материальной роскоши компенсируется другими вещами: все-таки тут дом и меня окружают родственные души, а там вне работы с этим сложнее.
И в плане работы здесь мне легко: есть вопрос — я пошла к научному руководителю или коллеге — и знаю, что получу ответ. А там мне приходилось тратить неделю, чтобы добиться хоть чего-то. В итоге раз за разом обращалась к русским, от французов ничего нельзя добиться.
Еще один важный нюанс: работа работой, но ведь это всего восемь часов в день! Здесь, выходя за стены института, я могу напрочь забыть о работе, здесь у меня друзья, родственники и целая куча развлечений, которые я люблю. А во Франции вся жизнь — это работа, разве что раз в неделю с кем-то можно встретиться. Да, когда мне сделали предложение пожить во Франции, я была счастлива — все, моя жизнь теперь изменится! И поначалу все нравилось, я успела привыкнуть к тому, что могу купить все, что захочу. А потом устала от однообразия и слишком узкого круга общения. А если усердно работать, то и здесь хорошо платят.
В Беларуси тоже есть лаборатории, которые живут в достатке. Многое зависит от заведующего лабораторией, если толковый ученый попадет к грамотному завлабу, все будет хорошо. Голый оклад у всех одинаковый: младший научный сотрудник без степени получает около 2,5 млн. К этому плюсуются разные надбавки. Каждый год мы формируем заявку на бюджет: у нас столько-то сотрудников, по тарифной сетке у нас такие-то оклады, плюс нам нужно купить оборудование, провести ремонт — дайте нам столько-то денег. Нам говорят — мы даем вам эти деньги, но вы должны заработать еще два раза по столько на внебюджетной деятельности — по контрактам с белорусскими и зарубежными организациями и на бюджетных договорах. И вот как раз по этим статьям и получаются дополнительные деньги. Можно зарабатывать и 15 млн, были бы контракты.
Выполняли контракт три лаборатории, в том числе моя. Вот мои расчетные листы: в декабре премия по контракту 15 млн. - это сразу за три месяца. В среднем в 2014 году у меня вышло около 7 млн. в месяц. Сейчас основную часть зарплаты, как и раньше, составляют премии по научным проектам, оклад ученого секретаря хоть и больше, чем у научного сотрудника, но ненамного. Но я живу в «Магистре» и плачу за это всего 1,8 млн. — тоже очень существенный плюс. Во Франции я снимала квартиру за 600 евро. В целом мой уровень жизни сейчас практически такой же, какой был во Франции, и я продолжаю путешествовать в Европу четыре раза в год, правда, летаю лоукостами за 50 евро.
Что может заставить преданного ученого
уйти из науки?
— Я работала в лаборатории медицинской биофизики и занималась исследованием клеток крови. Работа мне нравилась, я и сейчас была бы не против этим заниматься, но полгода назад пришлось уйти из науки — в первую очередь из-за того, что не сложились отношения с администрацией института. Это главная причина, по которой я ушла оттуда сразу после окончания контракта.
Вторая важная причина — финансовая. У нас в лаборатории работают разные люди, есть и ученые без степени, среди них была и я. На зарплату младшего научного сотрудника без степени протянуть очень трудно, это реально маленькие деньги, а сейчас, если верить бывшим коллегам, стало даже несколько хуже, поскольку денег выделяют еще меньше.
Уйдя из института, я два месяца искала работу, а потом с помощью бывших коллег попала на работу в центр интеллектуальной собственности. С наукой напрямую моя деятельность не связана, я провожу, скорее, литературные исследования.
Было бы хорошо, если бы люди могли не только получать удовольствие от научной деятельности, но и не думать при этом, как заплатить за квартиру.
— Самый простой способ решить проблему — уйти от нее. Я понимаю тех, кто уходит ради сказочно больших денег, ради зарплат, которые вырастают в несколько раз. Можно понять и тех, кто уезжает за границу, — они по-прежнему занимаются любимым делом, но за существенно большие деньги, нежели в Беларуси. Но я бы не оставила науку, даже предложи мне вдвое большую зарплату. Нельзя сказать, что ни разу не думала об этом, такая мысль являлась, но я ее прогнала.
Тут мне, к слову, и пригодились курсы бизнес-анализа, не зря потратила свои 600 долларов. Не так давно встречалась с коллегами, с которыми работала, учась в аспирантуре во Франции, рассказывала о своем нынешнем месте работы, и все восхитились — быть ученым секретарем куда круче, чем просто постдоком (постдокторантура — в странах Западной Европы, Америки, в Австралии научное исследование, выполняемое ученым, недавно получившим докторскую степень — справка Relax.by) в любой зарубежной лаборатории, несмотря на то что зарплата все-таки ниже, а работы больше.
— Почему я ушел из науки? Риск менеджмент! Плюс, наверное, перегорел — много работал, хотел оставаться в академической науке, а потом меня осенило — в хорошем университете на позицию доцента претендует 200 человек на место, в том числе ребята из Принстона, MIT, Оксфорда, которые сделали по 2-3 постдока в крутых лабораториях и имели впечатляющий список публикаций. Шанс, что доцентом станешь именно ты — один к двумстам, то есть 0,5 процентов, это вылетает за две сигмы. Я решил не тратить 4-7 лет жизни на постдоки, дабы не оказаться никому ненужным 33-35 летним ученым с туманными жизненными перспективами. Лишь 1 год проработал в Нидерландах постдоком по инерции - много времени посвятил самообразованию и подготовке переезда в Беларусь.
А заниматься наукой в Беларуси на западном уровне — невозможно и требует титанических усилий. Оставьте себе борьбу с ветряными мельницами в вечной нищете - мне семью кормить надо. В белорусской науке есть пять-шесть областей, в которых мы сильны, в которых год от года повышается показатель сотрудничества с иностранцами. Я ушел из науки и не планирую возвращаться в нее (разве что for fun - буквально вчера обдумывал использовать белорусского аспиранта для решения одной прикладной задачи).
В мире и в Беларуси статус ученого упал: раньше ученый был своего рода селебрети. Стать профессором было сложно, а сейчас эта профессия стала гораздо менее привлекательной профессией для высокого общества. Науку на западе намеренно
внедряют а масс-культуру, десакрализируют профессию ученого - там готовят общество к экономике знаний, для чего нужно много рядовых научных сотрудников и инженеров. Например, лет 50 назад в Британии академии работали сплошь представители высшего класса, сейчас же человек с кокни-акцентом из ист-Лондона (местные Шабаны) может стать PhD и профессором.
А на конференции по миру ездите?
— Если хочешь заниматься наукой и хочешь, чтобы она обеспечивала тебе нормальный уровень жизни, если тебе не пятьдесят лет и ты не обзавелся внуками, то, как правило, ты поработаешь здесь немного и уедешь защищаться за рубеж, где и останешься. Либо защитишься здесь и уедешь на позицию постдока. Но даже если ты привязан к семье и остаешься в белорусской науке, все равно будешь стараться получить грант, предполагающий длительные зарубежные командировки. Ты уезжаешь в командировку, где тебе платят, грубо говоря, три тысячи долларов в месяц, тысячу тратишь на жизнь, а еще две остается.
Есть всего несколько научных направлений, работая в которых в Беларуси можно рассчитывать на нормальные лаборатории с современным оборудованием мирового уровня. Для меня это не было проблемой, я — теоретик, в отличие от коллег-экспериментаторов, мне не нужны образцы, установки, все разработки на кончике пера. Но результаты исследований принято докладывать на конференциях, лучше — международных. Это очень важная часть научной жизни, не только позволяющая узнать самые последние, еще нигде не опубликованные достижения коллег, но и совершенно незаменимая для завязывания новых знакомств и поддержания старых контактов.
Пару раз организаторы действительно оплачивали такую поездку — давали грант как молодому ученому из бедной Беларуси. Но часто бывало, что мне есть, с чем выступить, есть результаты исследований, но лаборатория не может позволить себе оплатить билеты, хоть организаторы и готовы простить оргвзнос.
— В мире проходит много интересных конференций по нашей тематике, но величина оргвзносов может достигать шестисот-семисот евро, а это неподъемная сумма для молодого ученого. Плюс оплата дороги и проживания, если они не включены в оргвзнос — институт таких денег никогда не выделит. Некоторым удается посещать международные конференции за счет грантов.
Чтобы как-то попасть на конференцию “со скидкой”, ученые вступают в различные сообщества - например, в нашем институте многие состоят в Украинском биохимическом сообществе, которое, в свою очередь, являются членом FEBS - Федерации европейских биохимических сообществ. Если человек умеет крутиться и знает, где искать возможности и гранты, у него все сложится. Мне за все годы работы, к сожалению, ни разу не удалось съездить на зарубежную конференцию.
При этом мы занимаем достойное место в мировой науке, и те, кому удается выехать за рубеж, подтверждают это интересными докладами и исследованиями.
— Каждый год мы говорим сотрудникам: кто из вас хочет в следующем году поехать на конференцию? И ты можешь заявить свою кандидатуру: мол, хочу в Австралию, мне нужно для этого пять тыс. долларов. Финансирование таких поездок ведется по отдельной статье Президиумом НАН Беларуси. Но есть условие: оплачиваются поездки только на серьезные конференции и только в том случае, если ученый собирается выступить с устным докладом. В прошлом году таких всего человек десять на весь институт нашлось, остальные ездят за счет лабораторий в рамках выполняемых проектов. Я, например, недавно ездила на конференцию в Новосибирск.
Как быть с бюрократией?
— Значительную часть времени приходится заниматься вещами, которые необходимо делать, чтобы тебе дали денег на занятия наукой — писать заявки, отчеты. Ты должен описать практическое применение своей работы, ценность для народного хозяйства. Оформляя заявку на грант, ты используешь, как правило, уже готовое, но еще неопубликованное исследование, а все потому, что по гранту нужно отчитаться. Если исследование уже проведено, результаты получены, ты можешь быть уверен, что сможешь написать отчет, который будет совпадать с тем, что написано в заявке, оформить его согласно всем бюрократическим требованиям.
А между тем наука — это творческая креативная работа, здесь «как пойдет» — спланировать все на несколько лет вперед достаточно сложно. Через год ты сталкиваешься с проблемой: в заявке у тебя одно, а сделал ты другое, и нужно подогнать то, что сделал, под то, что в заявке, чтобы тебе не сказали: а почему у вас было в планах исследование взаимодействия нанотрубки с квантовым светом, а вы квантовыми точками занимались? Поэтому периодически ты занимаешься словесной казуистикой.
— В институте у нас оборудования хватает. Есть центр клеточных технологий, который не без помпы открывали совсем недавно - там полно новейшего оборудования, но туда очень сложно попасть, приходится выпрашивать позволения свыше. Коллеги, которые ездили за границу, рассказывали, что там, чтобы поработать с прибором, люди просто записываются в очередь и составляют график - никакой промежуточной волокиты. У нас такое возможно далеко не всегда: есть приборы общественного пользования - например, спектрофлуориметр, для работы за которым достаточно записаться в тетрадку. Но это простой прибор, а чтобы поработать с чем-то посложнее, нужно пройти весь куда больше “бюрократических процедур”.
Об обеспеченности лабораторий
— В Беларуси материальная база почти всюду безнадежно устарела, за исключением разве тех лабораторий и институтов, которые живут за счет международных грантов. У нас наукой заниматься дороже, чем в Европе, по нескольким причинам: например, если ты [био]химик, тебе нужны реактивы, при ввозе которых из-за рубежа нужно заплатить НДС и таможенную пошлину — это 20-40%. К тому же, логистика такова, что идти к вам заказ будет на две-четыре недели дольше, чем в Европе, а некоторые реактивы столько не живут.
Качество управления материальными активами в Беларуси из рук вон плохое. Новое оборудование может стоять в ящиках годами. У нас на факультете когда-то заказали хороший сканирующий микроскоп, и он простоял два года в коробке на первом этаже. При эксплуатации оборудования техник/лаборант заинтересован в том, чтобы оборудование не ломалось, иначе возникают вопросы с ремонтом и обслуживанием, часто это иностранные специалисты. Ну и при всякой удобной возможности при использовании “священной техники” тебя будут бить по рукам.
Когда я учился в Британии, наша нано-электрохимическая лаборатория была одной из самых обеспеченных в мире. Аппаратура доставалась нам и от университета, и за счет различных европейских и национальных грантов, выигранных профессором; несколько микроскопов мы купили сами, другие — сами построили. Но и на не самом хорошем оборудовании можно проводить исследование, качество которого часто зависит от того, что у тебя в голове, как ты планируешь эксперемент, а не от того, какое у тебя оборудование.
— Институт должен пытаться искать деньги со стороны, заключать хоздоговоры, а это бывает достаточно проблематично. Плюс наличие таких договоров не всегда означает хорошую прибавку к зарплате сотрудников. Значительная часть выделенной суммы идет на накладные расходы, и хорошо если на зарплаты останется треть выделенных денег. Быть может, физикам в этом плане проще за счет конструирования и продажи каких-нибудь приборов, а специфика работы нашей лаборатории немного иная, нам сложно что-то продать, чтобы заработать деньги.
— В Беларуси, чтобы у научной лаборатории были деньги, она должна получать гранты — зарубежные или белорусские. Например, есть Белорусский республиканский фонд фундаментальных исследований, куда можно подать заявку на научный проект. Зарубежные — чаще всего европейские — фонды могут дать реально солидную сумму, которая покрывает существенную часть бюджета лаборатории. С заявками в белорусский фонд сложнее, в том числе и потому, что в связи с нашей национальной традицией раз в несколько лет девальвировать белорусскую валюту, суммы, и без того небольшие, периодически существенно меняются. Чтобы сотрудники лаборатории не сидели на голой ставке в 2–3 миллиона, а получали хотя б среднюю по стране зарплату, на каждом из них должно «висеть» несколько грантов, по которым с различной периодичностью нужно отчитываться — раз в квартал, раз в полгода, год.
А в чем вообще практическая польза науки?
Фундаментальная наука дорога, и окупаемость ее не всегда очевидна для чиновника и обывателя. В Беларуси сильны традиции фундаментальной науки со времен Союза. Безусловно, фундаментальная наука необходима, она находится на острие открытий, которые в будущем могут найти приложение. Но Беларусь не может себе позволить финансировать фундаментальную науку, работая над этим, мы, конечно, делаем вклад в развитие человечества, но экономически это, пожалуй, нецелесообразно. Было бы здорово позволять ученым заниматься фундаментальными исследованиями на зарубежные гранты.
Но у нас нет пути, по которому наука могла бы коммерциализироваться, нет нужной экосистемы, государство рубит сук, на котором сидит. Государство дает деньги на разработки по гос.программам, на разработки для госпредприятий, огромных и неповоротливых, по факту не способных внедрить результаты исследований. За 25 лет почти полностью нарушен механизм внедрения научных разработок на гос. предприятиях. Путь внедрения лабораторных разработок долгий и многостадийный, проходить его в современном государственном секторе, похоже, разучились. В Беларуси сейчас (и уже довольно давно) проще закупить новые технологии (когда-то бывшие научными разработками) заграницей.
Частный же сектор в Беларуси постоянно ограничивается государством в развитии. У него зачастую не хватает денег на научные разработки. Плюс, бизнес сейчас большей частью озабочен тем, как одеть и накормить население. И если вы, положим, работаете в Академии наук и что-то изобрели, то эта интеллектуальная собственность принадлежит Академии (стране), и вас могут судить, если вы вынесете или продадите ее тайком за границу. Если вы откроете предприятие, которое что-то сделает на основе этой интеллектуальной собственности, то теоретически к вам может прийти чиновник или даже следователь спросить: где разработку делали? И можно вывернуть закон против тебя. В Беларуси нет инвесторов, готовых вкладывать большие деньги в науку, а сами изобретатели плохо понимают как коммерциализировать свои идеи и разработки, часто думают, что их повсюду обманывают.
Для начала нужно отменить таможенные пошлины на все ввозимое научное оборудование и приборы. Отменить ФСЗН для аспиранта и научных работников — пусть они получают на 35 % больше денег. Нужно определиться с науки: физика и химия у нас крутые, химический инжениринг, материаловедение, биология, математика, компьютерные науки и сельскохозяйственные науки — специализируйтесь на этом, больше ни на что не давайте. Если в Беларуси кучу денег приносит нефтянка — давайте деньги на исследования в области нефтехимии, если сельское хозяйство — на него. Если рост в IT отрасли двузначный при рецессии во всей экономике, то очевидно: продолжайте вкладывать в computer science. Медицина перспективна в любом случае: стареющее население и большой потенциал экспорта медицинских услуг.
— Наука бывает двух видов — прикладная и фундаментальная. Прикладная решает конкретные задачи — разработать новый, более эффективный тип аккумуляторов или дисплеев, создать огнеупорное антикоррозийное покрытие, создать квантовый компьютер или ракету для полета на Марс.
Так, использующиеся сейчас везде лазеры — это результат создания квантовой механики вообще и исследования явления вынужденного излучения в частности. Медицинские томографы основаны на явлении ядерного магнитного резонанса — открытого, кстати, тем самым Раби, распространением осцилляций которого в пространстве я занимался. Интернет создали в ЦЕРНе — крупнейшей в мире лаборатории физики высоких энергий, где ищут тот самый бозон Хиггса — им нужно было быстро передавать большие объемы данных с детекторов частиц.
— Исследования, которыми занимается наша лаборатория, касаются медицины. Например, тут изучают множественную лекарственную устойчивость опухолевых клеток — тема очень актуальна, поскольку связана с лечением онкологических заболеваний; микроэлементы, адаптивные реакции клеток на воздействия внешних факторов, молекулярные и мембранные механизмы развития патологий. Вначале что-то изучается на модельной системе - эритроцитах, а затем на более сложных системах.
А за рубежом лучше?
— Я вернулся из Британии потому, что у меня была мечта — сделать свой бизнес в Беларуси. У кого-то проблемы с интеграцией в западное общество — у меня таких не было. Я когда-то многое писал в ЖЖ про проблемы интеграции русскоговорящих на западе - занимательная тема. Недавно узнал, что на эту тему в России пишут кандидатские и активно используют результаты для промывания мозгов неинтегрировавшимся компатриотам. Единственное, что привело меня обратно — желание работать и жить в Беларуси.
— В прошлом году я еще задумывалась о переезде, мне вдруг стало скучно в Беларуси, и я начала выбирать, куда бы уехать. Но я не рассматривала вариант окончательного переезда — разве что на время, поработать, ума набраться и вернуться. Меня тянет в Испанию, там есть классные университеты, но там сейчас кризис. Больше трех лет я училась в аспирантуре во Франции, но и там мне надоело — под конец второго года я взвыла волком, и, хоть предлагали остаться после защиты диссертации, я отказалась.
Меня до сих пор зовут в Америку — один немец набирает команду ученых, но туда я не хочу и не поеду. С немцами работать — это тяжело, к тому же, я недолюбливаю Америку. Разве что на стажировку на месяц съездила бы, но с моей должностью сейчас это невозможно.
