Кажется, историю Никиты Монича — бывшего экскурсовода Национального художественного музея — знают все. После резонансной новости об аресте корпоративной коллекции Белгазпромбанка (в том числе, легендарной «Евы» Хаима Сутина) Никита написал в Facebook стихотворение на злобу дня. Как итог — с июля музей работает без своего лучшего экскурсовода.
Relax.by поговорил с Никитой о жизни «по ту сторону» государственного оплота искусства, реакции арт-среды на мирные протесты в Беларуси, о потреблении культуры и личных мечтах.
Окончил ФМО БГУ в 2012 году. Востоковед и экскурсовод. Семь лет проработал в Национальном художественном музее.
В одном из давних интервью вы просили называть себя «солдатом и недоношенным ребенком» музея. А кто такой Никита Монич сегодня, вне выставочных залов?
— Мне нравится слово «искусствовод». Этакий экскурсовод-искусствовед. Дело в том, что назвать себя искусствоведом я не могу ни формально (у меня нет диплома о базовом искусствоведческом образовании), ни на уровне реальных компетенций. Также я не совсем экскурсовод. В отличие от крутых краеведов, знающих про Минск и его историческое наследие столько, сколько необходимо, по-хорошему, знать. Так что я где-то посередине — продукт среды, где есть большой двухмиллионный город, в котором полтора человека занимаются стендапом на тему просветительства. Быть на этом месте — большая удача, но возникают вопросы в моей номинации. Кто я? Музейная крыса (бывших не бывает). Кто я? Кочевник: сегодня здесь, завтра там — но так было и до увольнения.
Что в работе вызывало профессиональный экстаз?
— Одним из самых больших кайфов для меня была такая ситуация. Приезжает или открывается новая выставка, про которую ты ничего не знаешь, а тебе через неделю водить экскурсии. И вот этот момент подготовки, открытия нового сперва для себя, а потом и для публики просто нереальный. Ощущение, когда ты хочешь донести людям, что узнал, прочитал, впитал в себя, живет очень долго.
Это никуда не делось и сейчас: я делаю все то же, только не в музейных залах.
Скучаете?
— Однозначно. На днях ходил по экспозиции, готовил для деток постлекционные практические задания. Родные залы, родные смотрители. Они — разные дамы со своим бэкграундом в образе хранителей — одни из моих любимых персонажей в музее. Теперь у них есть новое хобби: фотографироваться со мной. У нас всегда были взаимно хорошие отношения, поэтому мне и сейчас приятны такие встречи. Это как к бабушке вернуться. Да еще и в каждом зале — к своей отдельной.
Как обстоят дела сейчас?
— Многие спрашивают. Всем кажется, что меня выгнали из музея и теперь надо бутылки собирать. Но, учитывая зарплаты в музейной сфере, бутылки собирать нужно было и раньше. Я, специалист с иностранными языками, квалификацией и опытом работы, трудился на 0,5 ставки (двадцать часов в неделю) и получал 250 рублей. Не знаю, как на это можно выжить, поэтому всегда делал что-то еще: экскурсии по городу, лекции и так далее. Правда, в какой-то момент вмешался коронавирус: пришлось вертеться в попытках придумать что-то новое. Но пандемия ударила по всем сферам, большинство из которых перешло в онлайн. В том числе и я.
Конечно, не обошлось без проблем. Мобильный интернет в стране настолько плохой, что проводить онлайн-трансляции с экскурсий невозможно. Все, что увидит зритель, — пиксельное «квадрилово» в стиле второй части Doom (компьютерная игра, выпущенная в 1994 году. Графика соответствующая, — прим. ред.). Поэтому рассказывать о тонкости письма художника и обращать внимание на детали почти бесполезно.
Видеоэкскурсии — второй шаг к резиновой женщине после безалкогольного пива.
Психологически сложно было переходить в онлайн после того, как ты семь лет «топил» за идею, что видео — это не то, репродукция — это не то. Поэтому увольнение — закономерный результат периода. Ушел я по своей инициативе, отпускать меня не хотели и обещали, что я осенью вернусь и продолжу выполнять план музею. Но, видимо, передумали.
Но вы же все равно не сидите без дела?
— Сейчас я стал лектором одной темы: «Как потреблять искусство?». Это динамичная, смешная, местами концентрированная выжимка из трех разных окололекционных продуктов. Ее я читаю в двух форматах: живом и онлайн. Недавно ходил с лекцией к деткам из «Стембриджа» (частная школа в Минске, — прим. ред.), иногда провожу ее для айтишников в Zoom. Кстати, дети и айтишники — мои любимые аудитории, которые похожи между собой. Они одинаково ничего не знают в области искусства и так же одинаково непосредственны в задавании вопросов. Над ними не довлеет мысль, что они обязаны что-то знать. Им говоришь: «Малоизвестный художник Рембрандт...» и получаешь две реакции. Либо они понимают и смеются, либо не понимают и ждут от тебя интересную историю про этого малоизвестного художника.
Детям сложно донести искусство?
— Стоит начать с того, что сегодня среди родителей есть большой запрос на неформальное образование для детей. А ребятам это интересно, если подается «живо». Дети прекрасны тем, что безжалостны. Как только ты сказал что-то сложное, запускается таймер: у тебя есть 20 секунд, чтобы не растерять внимание окончательно.
Зачем детям лекции об искусстве, когда в школах прописано регулярное посещение музеев?
— Знаете, какой мой любимый факт про музейную жизнь в нашем городе? Сейчас, когда в музей ВОВ уже просто неприлично идти в двенадцатый раз подряд, в школе говорят: «Ну, пойдем в другой!» Выбирают самый дешевый, берут хулигана, который не сможет отвертеться по причине того, что он «на крючке» у администрации. Отдают ему деньги и отправляют в музейную кассу.
Он покупает билеты, берет чек и... уходит. На этом посещение музея классом окончено.
Кажется абсурдом. Когда существовало крепостное право, вначале была барщина. Человек расплачивался с барином трудовыми днями. Потом, в рамках развития товарно-денежных отношений, барщину заменили оброком, который выплачивался деньгами. И музейная реальность в нашем государстве сегодня такова, что дети готовы откупаться, чтобы не пойти в музей. Это днище, от которого можно оттолкнуться.
Существует ли запрос на неформальное образование для взрослых?
— Вообще, культурный продукт в Беларуси потребляет около 3% населения. Посудите сами: если в двухмиллионном городе есть пятнадцать театров и они не ломятся, а билеты не скупаются на старте — театров больше, чем надо. То же можно сказать и про музеи.
Почему так? Ведь образование есть у большего количества людей, у большего количества и удовлетворены материальные запросы. Где проблема? Мне кажется, ответ нужно искать в 1944 году. Тогда в Минске оставалось от 40 до 60 тысяч населения (до войны было 250 тысяч). Начинается стремительный рост столицы: индустриальная первичная урбанизация, когда подавляющее количество людей переезжает в город из деревни или небольших населенных пунктов. А урбанизированная ментальность, когда человек ассоциирует себя с городом и чувствует единение с ним, возникает лишь в третьем поколении. Здесь и кроется разгадка.
Ты не можешь любить музей, если в месте, где родился ты или твои родители, нет музея. Ты не можешь понимать отличие плохого театра от хорошего, если в месте, где ты вырос, один театр.
— Я не горожанин, в отличие от моего ребенка, который и есть то самое третье поколение. Поэтому я себя веду в театр насильно. То же касается и музея, когда это не работа. Просто сверхпотребности в этом нет. На этой почве становятся очень востребованными возникающие культурные инициативы.
Какие прогнозы у культуры на ближайшее будущее?
— Очень сильное влияние на сферу оказывает происходящее сейчас: создание горизонтальных связей, катастрофа на всех фронтах. Все большее количество людей оказывается в ситуации «Развивайся или умри». Это означает, что ты больше не можешь находиться в минимальном социальном контакте, думая: «Я сижу тихонечко, ничего не делаю и это всех устраивает». А, значит, культура начнет оживать. Надеюсь на это.
Предположим, что все получилось. Какие перспективы и изменения ожидать белорусской арт-реальности?
— Во-первых, расширение в географии культурных продуктов. Во всем мире сейчас музейный «бум», люди ломятся на выставки, а лоукосты специально запускают продажу билетов. Десять лет назад такого не было. Рано или поздно лоукосты появятся и у нас, поэтому такое развитие событий вполне вероятно. Во-вторых, расширение продуктовой линейки. Возможности ( в том числе, экономические) культурной среды будут расти, потому что потреблять культуру будет большее количество людей. Расширение аудитории приведет к возможности привозить более сложные и интересные объекты.
— Есть одна история: в 2015 году в Минск привезли выставку изобретений Леонардо да Винчи. Этакий Диснейленд. Нет, выставка была неплохая, но она абсолютно не имеет отношения к искусству. И она отлично окупилась! После успеха организаторы решили: надо сделать что-то более серьезное. И вот в столице уже более ста работ двух выдающихся испанских живописцев Гойи и Пикассо.
Впервые в истории человечества из Королевской академии изящных искусств Сан-Фернандо выехало столько Гойи! А организаторы после выставки едва свели концы с концами. Оказалось, людей, которым нужно такое искусство, недостаточно.
Как показал год, привозить в Беларусь культурные шедевры может и вовсе быть делом опасным.
— Верю, что однажды мы дорастем до законодательства о меценатстве. У нас все для этого есть, кроме воли определенной номенклатурной группы людей, которые вообще не понимают, для чего искусство нужно. В противовес — тот же Бабарико и то, что он делал. Для кого-то это — отмыв денег, для кого-то — маркетинг. Но мне все равно, если я могу увидеть в Беларуси уникальную картину или сходить на театральный фестиваль, о котором и мечтать не мог.
Они могли платить дивиденды топ-менеджерам, но вместо этого купили и вернули в страну работы Бакста. Вот что имеет значение.
Почему вы до сих пор в Беларуси, имея в багаже четыре иностранных языка и внушительный опыт работы?
— Если все уедут, то кто останется? Во-первых, я могу описать себя как укушенного патриотизмом. Во-вторых, лучше быть первым в галльской деревне, чем вторым в Риме. В Минске, если ты хоть что-то делаешь хорошо, у тебя почти не будет конкурентов. Мне чрезвычайно повезло делать то, что востребовано. И у этого дела — малая конкуренция, которой я алчу. Желаю, чтобы пришли молодые либо, наоборот, опытные искусствоведы и сказали: «Сейчас мы тебя разорвем на куски!». Пожалуйста, давайте! Давайте соревноваться, чтобы был движ! Ну а ехать куда-то очень страшно. Даже несмотря на то, что я много с кем работал. И эти люди с различным бэкграундом говорили, что я делаю свою работу хорошо. Но нет, я пока боюсь. Лучше в автозак.
Что вы скажете о реакции искусства на белорусские события?
— Чаще всего искусство в своих выразительных зрелых формах — это либо первичная сверхреакция на происходящее, либо отложенная штука, которую уже успели осмыслить. Хороший пример — Гойя, написавший свои сверхпрограммные полотна о народном восстании 2 мая 1808 года в Мадриде. Но сделал он это спустя какое-то время (а именно — в 1814 году), когда осмыслил событие.
Мне кажется, мы сейчас находимся в провале. Уже был первичный взрыв, сейчас происходит осмысление. Которое будет порождать все более яркие, выразительные, живучие во временном процессе произведения искусства о происходящем.
Контекст — живой бульон, в котором оформляются художественные высказывания. И он сейчас сильно забурлил. Это бурление необходимо художнику: опасность и острота момента — топливо для искусства. В то же время искусство — сверхсложное и допускающее многие трактовки высказывание. Это значит, что мы можем «привязать» его к себе: увидеть все, что угодно, в чем угодно. Для реакции гораздо важнее тот, кто смотрит, а не тот, кто создал. Ведь объект одинаков всегда, а уже зритель воспринимает работу через призму происходящего и себя.
Как воспринимаете ситуацию в стране лично вы?
— Сначала думаешь: какие, блин, лекции можно проводить, когда творится такое? А потом понимаешь: ты можешь помочь людям своей деятельностью. К тебе приходит по 120 человек, они оплачивают билеты. Ты не можешь достать 1360 рублей из своего кармана, чтобы отдать нуждающимся. Но прочитать лекцию, чтобы перевести в фонды полученные за входные билеты средства, я могу. Это огромный стимул для деятельности. Раньше решение многих вопросов — жить активно или нет, добиваться чего-то или нет — было прерогативой исключительно тебя и твоей готовности преодолевать сопротивление, которое в нашем обществе на серьезном уровне. А сейчас ты понимаешь, что оправданий больше не осталось. «И так сойдет» больше не работает.
Новый лозунг новых людей — «моя хата в центре!»
Над чем вы будете работать, когда «сюрпризы» нынешнего года останутся позади?
— У меня есть мечта — организовывать небольшие музейные туры в другие страны. Я должен был начать реализацию в этом сезоне, но... К тому же это премиум-сегмент: перемещение самолетом, мини-группы (не более 10 человек, если запрос не корпоративный). То есть людям за три-четыре дня нужно будет выложить за все около тысячи евро как минимум. Сперва я думал, что никогда не смогу найти людей и что никому это не надо. А потом сам себе говорю: подожди. В год можно сделать максимум шесть туров. В группе — максимум десять человек. То есть из 200 000 000 русскоязычного населения мне нужно всего 60 человек в год, которые готовы заплатить за такой продукт. Верю, что это вообще не проблема.
Фото: Дмитрий Рыщук
Следите за нами в Facebook,ВКонтакте,Instagram и Яндекс Дзен, подписывайтесь на наш Telegram-канал!