Причина причин

В рамках «Панорамы» показали «Идиота» Эймунтаса Някрошюса.

На V Международном фестивале театрального искусства «Панорама» заинтригованная публика больше всего ждала спектакля Эймунтаса Някрошюса по роману Ф.М. Достоевского «Идиот» (театр «Мено Фортас», Вильнюс, Литва).  Легендарных историй, вроде той, когда в Петербурге под натиском студентов, которые хотели попасть на някрошюсовского «Гамлета», рухнула огромная дубовая дверь театра-фестиваля «Балтийский дом», в Минске не произошло. Но это обстоятельство не умаляет таланта Някрошюса и значительности события.

Об «Идиоте», премьера которого состоялась в 2009 году, ходили слухи, что это последняя работа мастера. Знатоки и поклонники творчества литовского режиссера находили в инсценировке Достоевского самоповторы, протягивая смысловые нити то к «Фаусту», то к «Гамлету», то к «Отелло», когда-то воплощенными Някрошюсом на сцене, отмечая в то же время, что это самая его дисгармоничная постановка. Но в 2010 году он поставил «Фауста» в миланском Ла Скала, а в 2011 — «Калигулу» в московском Государственном театре наций. Премьерные страсти поутихли, и «Идиот» занял свое особенное место в ряду режиссерских работ именитого литовца.

Сценическое воплощение романа Някрошюсом — это его вечное обращение к метафизике и поиск причины причин. Для того чтобы дойти сути происходящего в романе с каждым из героев, режиссер отказывается от канонического прочтения Достоевского. Его Князь (Даумантас Цюнис) не иконоподобен, Настасья Филипповна (Эльжбиета Латенайте) не гордая красавица и оскорбленное сердце, Рогожин (Сальвиюс Трепулис) не инфернален в своей страсти, Аглая (Диана Ганцевскайте) не домашний идол. Някрошюс обращает внимание на фактический возраст героев — у Достоевского это очень молодые люди, режиссер соглашается с этой деталью, —  и вдобавок обнажает в них все то детское, что удалось разглядеть ему в тексте. Особенно заметно это в образе Настасьи Филипповны…

Настасья Филипповна Эльжбиеты Латенайте — не роковая оскорбленная красавица, а маленькая несчастливая девочка. Это подчеркивает ее костюм (платье, длиной, чуть короче, чем следовало бы даме, туфли-ботиночки —  образ созданный художником по костюмам Надеждой Гультяевой), прическа (хвост, перехваченный резинками в нескольких местах). Это отражено в пластическом рисунке роли: Настасья Филипповны хмурится, как ребенок, подтягивает колени к подбородку, прижимает пальцы к глазам, чтобы не текли слезы (так же их будут прижимать в конце, после убийства, Мышкин и Рогожин), раскидывает руки в стороны, как крылья. Когда Рогожин приносит обещанные сто тысяч, Настасья Филипповна, копируя детскую пластику, повелительно указывает пальчиком, куда именно должен их положить Парфен. Когда Настасья Филипповна впервые встречает князя  у Иволгиных, она подходит к нему и стучит кулачком в грудь то себе, то ему, проверяя, подтверждая, что их сердца бьются одинаково.

Детскость подчеркнута в каждом из четырех главных персонажей (князь, Рогожин, Аглая и Настасья Филипповна). Някрошюс дополняет это сценографической метафорой (оформил спектакль его сын, художник Мариус Някрошюс) — в глубине сцены, рядом с подвешенной на веревках двустворчатой дверью, которая, кажется, не способна никого скрыть или защитить, которая стучит, как метроном, створкой о створку, рядом с этой дверью выстроен ряд пустых кованных детских колыбелей. Уж не из них ли выросли герои, так и оставшись, в сущности, детьми?
Обнажение (или даже обнаружение) в каждом из персонажей романа ребенка помогает исчезнуть традиционной литературной трактовке романа, в которой рассматривается праведническая любовь (князь Мышкин), мятущаяся (Настасья Филипповна) и страстная (Рогожин). В сценической версии Някрошюса «Идиот» — это история о счастливых и несчастливых людях, главная роль в которой отведена Настасье Филипповне. Потому что все остальные герои могут быть счастливыми (получается у них это или нет — другой вопрос), а она — не может… Она не знает как это (чувство, свойственное детям, — не иметь какого-то очевидного эмоционального опыта): что человек чувствует, как переживает,  как справляется со счастьем. Ровно так же как она учит Аглаю справляться со страстью к Мышкину, которой та до этого не испытывала ни к одному мужчине, нужно, чтобы кто-то научил ее быть счастливой. Но никому из героев этого не удается, как не удается из-за Настасьи Филипповны и самому обрести счастье…

Поражает не только решение образов, но и решение мизансцен. Как в знаменитом пети-жё, когда мужчины в гостях у Настасьи Филипповны рассказывают о самых дурных своих поступках, актеры выстраивают стулья в очередь, один за одним, и рассказав о своем грехе, переходят вместе со стулом в хвост рассказчиков. И эта очередь грешников бесконечна… Как сидят на четырех углах обеденного стола четыре запутавшихся человека, пытаясь выяснить, кто из них чей, в прямом смысле кувыркаясь через этот стол. Как Рогожин расчесывает волосы Настасьи Филлиповны, а  она упрямо собирает их в хвост и, уходя, зажимает его между створками двери, чтобы Парфен поцеловал волосы. Как в сцене, где с князем в гостях у Епанчиных случается припадок и он разбивает вазу, на вазу просто набрасывают белую тряпку и под полотном она теряет свою форму. Разбита.  Бесформенна.

В экспериментах с формой, сценическим пространством, темпоритмом Някрошюс, кажется, способен останавливать даже время. И ему для этого не нужны ни стробоскопические эффекты, ни видеопроекции… Над сценой на веревке закреплено зеркало, схватив которое в руки, Настасья Филипповна начинает бежать по кругу. Потом отпускает и без сил садится на стул, а зеркало все перемещается по кругу, как огромный маятник. И когда она через мгновение встает со стула, то движение человеческого тела и летящего зеркала создает эффект, похожий на замедленную съемку. И от такого изменения темпоритма у зрителя просто перехватывает дыхание.
Да что там темпоритмы и время! Някрошюс, как граф Калиостро, кажется, способен остановить любое сердце и запустить его вновь, с новой частотой биения, определяемой только одному ему ведомым знанием о жизни, о причине причин. И когда в финале актеры стоят на авансцене, зажав кулаки, то ты, наверняка знаешь, что именно в них зажато: то же, что сейчас у тебя в сердце… Пустил.